Вино несет и яд и мед,
И рабство и свободу.
Цены вину не знает тот,
Кто пьет его, как воду!

Люби вино, как я люблю,
В любви своей не кайся,
Не зазнавайся во хмелю,
Но и не опускайся.

Одних вино влечет в полет,
Других сшибает с ходу.
Цены вину не знает тот,
Кто пьет его, как воду!

Рождает в нас пьянящий сок
И блажь, и откровенье.
В нём — созидания исток
И жажда разрушенья.

С толпою приближенных,
Со свитой стражей конных
На вороных конях,
Объезд краев исконных
Свершал великий шах.

«Будь славен, шах великий»,
Кругом кричал народ,
И лезли все вперед,
Чтоб пасть перед владыкой,

Один дервиш убогий
На всех не походил.
Сидел он у дороги,
Безмолвие хранил.

И самый именитый
Придворный блюдолиз
Вдруг, отделясь от свиты,
Над стариком навис:

«Коль ты, молчальник кроткий,
Безмолвствовать привык,
Так выдерут из глотки
Ненужный твой язык!»

И шах — правитель строгий —
Остановил коня: «Ты почему, убогий,
Не падаешь мне в ноги,
Приветствуя меня!»

Дервиш ответил внятно:
«Мой шах, ты знаешь сам —
Случалось попадать нам
Под власть к твоим врагам.

И вся толпа, бывало,
Нимало не скорбя,
Твоих врагов встречала
Не хуже, чем тебя.

Тебя я не в гордыне
Молчанием встречал,
Безмолвствовавший ныне,
Я и тогда молчал.

Любовь не расцветает
Там, где таится страх,
Она не на устах,
А в сердце обитает.

И если только силой
Ты в силах управлять,
Казни меня, не милуй,
Ты властен убивать!»

Но шах, смягчившись, прежде,
Чем кликнуть палача,
Дал нищему одежды
Со своего плеча.

Придворных озадачил,
Когда он не льстеца, —
Молчальника назначил
Советником дворца.

С тех пор судил и правил
Добром великий шах.
Народ владыку славил,
Но славил не за страх.

Шах до скончанья века
Благословлял тот час,
Когда он Человека
Себе на счастье спас.

И думал шах в смущеньи:
«Ни раб, ни аксакал,
Сей нищий уваженье
Мне под ноги постлал».

Скорее песня та, что коротка.

Порой навечно людям остается

С коротким изречением строка.

В коротком слове мудрость к нам

                                         пробьется,

Хоть век назад слетела с языка.

                    * * *

Речь громкая порой ничем не блещет, Речь тихая бывает речью вещей. Вращается неслышно круг судьбы,

А колесо арбы гремит, скрежещет.

                    * * *

Приветствовали вы мои сужденья,

Когда я пел: «Презри ханжей презренье,

Пред сильным мира оставайся смел, От слабого не требуй униженья!»

Когда же сам я начал жить, как пел, Мое вы осмеяли поведенье!

И мы давно от этого устали.

Не добр всевышний к своему рабу,

И жалобы помогут тут едва ли.

Нет счастья, не надейся на судьбу, Счастливцы те, что горя избежали.

Зачем же к небу обращать мольбу,

Боль прославлять и вписывать в скрижали?

Вступай с земными бедами в борьбу,

Быть может, для людей нужда,

Чем гибель, большая беда.

Она опасна тем бывает,

Что убивать не убивает,

Но не пускает никуда.

Она и мудрецов сгибает,

Служить неумным заставляет,

Хоть и не всех и не всегда.

Нужда сгибает без труда,

Того, кто это позволяет.

Нужда приносит всем беду,

Но чем в других, немилосердней,

В певцов вонзает жала терний,

Она с певцами не в ладу,

И мудрости нужда не терпит,

Но мудрость вытерпит нужду.

Что делать нам, как не терпеть?

Кто может петь, тот должен петь.

Не богатей слову служат.

Как ни прекрасна, ни чиста,

Порой и розы красота

В нечистой отразится луже.

И сладкозвучный соловей,

Чтоб прокормиться, ест червей,

Мы говорим о женах прошлых лет.

Мы, говоря о тех достойных женах,

Качаем головами сокрушенно,

Мол, было это все, а ныне нет.

Но женщины прекрасны и сейчас,

Как женщины ушедших поколений,

И дело, может быть, не в них, а в нас.

Мужи сегодняшние, мы подчас

Достоинств жен, их красоты не ценим.

Но я как раз из меньшинства, из тех,

Над кем предубеждения не властны.

Кого неверья не коснулся грех,

Кто знает: жалобы мужчин напрасны,

Кто понимает: женщины прекрасны

Во все века!

И ты прекрасней всех!

Не из воды и праха,

Она возникла из вина

По милости аллаха.

Пусть в мире властвует вино,

Пусть вопреки запрету

Во тьму бросает всех оно,

Из тьмы выводит к свету.

И пусть нас оживляет вдруг,

Вдыхает дух и в тело,

И в камень, и во все вокруг,

В то, что окаменело.

Вино по милости небес

В нас породить готово

Не множество пустых словес,

Но искреннее слово.

Пусть тот, кто истинный поэт,

На мир не хмуря взгляда,

Вину подвластный изречет

И разубедят меня едва ли:

Лишь объятья, песни и вино

Могут оградить нас от печали.

Как бы зависть, злоба, скука, лесть

Ни судили нас, ни притесняли,

Все ж в несовершенном мире есть

То, что оградит нас от печали.

Ночь была, и непроглядной тьмы

Звезды и луна не озаряли,

Но сплошную тьму любовью мы

Озарили, и свободны стали.

В этом мире песни и вино,

Женщины, что нас порой ласкали,

Вот оружье наше, и оно

Безотказнее дамасской стали.

Не хотим, чтоб в жертвенном огне

Наши души грешные пылали.

Наши души в песнях и вине

Пусть пылают, чтоб и мы сгорали.

Пусть аллах не судит грешных нас,

Не казнит за то, что мы познали,

Чтобы кроме чаш и жгучих глаз

Ни к кому мы в плен не попадали.

— Мирза Шафи, заладил ты одно,

Все про любовь поешь, да про вино,

А это нам наскучило давно,

Все, что чрезмерно, то надоедает.

О чем же петь, подайте мне совет,

Здесь на земле, где столько зла и бед, Любовь и хмель — единственный просвет,

А светлое чрезмерным не бывает.

Распахни покрывало, не прячь ты себя,

Ведь не прячутся розы в саду у тебя,

Красота тебе богом, как розе, дана,

Ты, как роза, на радость очей создана.

Создана ты под солнцем цвести и сиять,

Перестань же чадрою лицо закрывать.

Распахни покрывало! Увидит весь свет,

Что пышней и желанней красавицы нет.

Пусть огнём по сердцам пробегает твой взгляд,

А уста многоцветным рубином горят,

И одна только ночь самотканной чадрой

Облекает твой лик и твой стан молодой...

Покажись! Пред лицом твоим, бледен и нем,

У султана в Стамбуле смутится гарем.

Да и где же, когда же, какой падишах

Перед взглядом таким не упал бы во прах.

Не тумань же чадрой лучезарных очей,

Какой пытливый ум Мирза-Юсуфу дан.

Недаром то прочтёт Хафиза, «Гулистан»,

То Хагани пред ним, Джами, а то коран.

Тут переймёт картину, выхватит цветок,

Здесь мысль себе присвоит, там — хороший слог.

Своим зовёт он смело то, что создано уж раз.

Мир песен дивных втиснуть хочет в свой пустой рассказ,

Берёт чужие перья он для собственных прикрас...

И этим-то гордится он. «Поэт я», — говорит.

О нет, не так, не так певец Мирза-Шафи творит.

Таит он в сердце жар, в груды — цветущий сад,

Сверкают звёзды в нём, и льёт он аромат,

Когда дарит словам присущий им наряд...

И ради лишь того, чтоб звякал рифмы звон,

Призвания певца не унижает он.

И песни никогда не запоёт,

Когда она пуста, а смел лишь оборот.

Того, что в жизни низко, песня не скрадёт

Красой мишурных слов, в которых смысл не тот.